Ант Скаландис - Охота на Эльфа [= Скрытая угроза]

Ант Скаландис

Охота на Эльфа [= Скрытая угроза]

Той, которая любит меня.

Пролог

Едва выйдя из старого здания университетской библиотеки на улицу, точнее из уютного дворика на широкий тротуар Унтер-ден-линден, я почувствовал за собой хвост. Нет не совсем уж грубый и беспардонный, но и не высший класс. Высшего класса, признаюсь вам честно, обнаруживать так и не научился. А эти двое ребят пасли меня по-школярски точно, грамотно, но без фантазии. Ну, и я так же тупо, без фантазии, четыре раза свернул направо, то есть примитивным круговым способом убедился в их намерениях, а потом, не слишком мудрствуя в выборе методов, нырнул в подземку и оторвался, на всякий случай меняя на ходу свои планы: что если, кроме этих двоих, за мною ходит, ездит, летает, ползает ещё целый взвод невидимок. Делал я все размеренно и не торопясь, тем более что в Берлине случилась невероятная для середины мая жара, не ослабевавшая даже к вечеру, и мне совершенно не хотелось провести остаток дня в прилипшей к телу сорочке.

Ехать-то я собирался, скажу вам по секрету, в главный столичный офис разведки БНД, но вот теперь решил понапрасну не осложнять жизнь солидным людям, и направил свои стопы в одно из любимых местечек центра города — «Литературхаус» на тихой и респектабельной Фазаненштрассе. Когда мы бывали здесь вдвоем с супругой, Белка любила заходить в расположенный неподалеку роскошный ювелирный магазин фирмы «Картье» и непременно что-нибудь себе новенькое прикупала. Сейчас я не пошел в «Картье», а сразу свернул в ЦДЛ. Да, именно так называл я для себя этот особняк. Правда, скромными своими размерами он не слишком напоминал московский Дом литераторов на Герцена, зато собиравшаяся в уютной кафешке «Винтергартен» (то бишь «Зимний сад») публика была практически узнаваемой для любого российского члена союза. Здесь сидели такие же сумасшедшие поэты-кокаинисты с закатившимися в экстазе глазами; такие же чокнутые высокомерные критики, пьющие только чай и демонстративно глядящие поверх голов; почти такие же телесценаристы, беспрестанно курящие травку, ибо, как признался мне один из них, писать мыльные оперы без травки просто невозможно; и, наконец, абсолютно такие же, как в Москве, романисты, сбежавшие от прозы жизни в Прозу с большой буквы, но заплатившие за это переходом от бытового пьянства к регулярным запоям, творческим и не только.

Когда я вошел и огляделся, в дымной прохладе литературного шалмана гудел унылый бас драматурга Альберта Глюка, зловеще сверкавшего лысиной в полумраке; в унисон ему ритмично завывал бородатый Фрицик по кличке Энгельс, — модный поэт-эксгибиционист; в самом дальнем углу монотонно гундосил всезнайка Хоффман, объясняя очередному лоху, почему время большой литературы ушло навсегда; наконец, в окружении подвыпивших поклонников, как всегда, глупо, но очень эротично хихикала черненькая юная Паулина с большим бюстом — не только сценаристка модного молодежного сериала, но и ведущая какого-то дурацкого ток-шоу. В общем, все рожи и даже личики были мне предельно хорошо знакомы. Завербовать кого-то из них в стукачи, наверно, не составляло большой проблемы ни для одной из спецслужб, но учинять экспромтом примитивную слежку было бы в таком месте, мягко говоря, нелегко.

Короче, я приготовился расслабиться, но тут из толпы моих собратьев по перу неожиданно вынырнул собрат совсем по другой части, и я стремительно затосковал. А он прошел с чашкой кофе к свободному столику, уселся, вознеся острые коленки выше уровня столешницы, уперся в них такими же колючими локтями и еле заметно кивнул мне: мол, присоединяйся.

Конечно, это был Тополь, Леня Вайсберг-Горбовский собственной персоной. Смуглое до кирпичной красноты морщинистое лицо, седой ежик волос и — это была новость — такая же седая благородная небритость на щеках и подбородке. Он явно косил под Хемингуэя кубинского периода, даже одет был в мягкую рубашку с распахнутым воротом и легкомысленные шорты цвета хаки с яркими лейбаками теннисного клуба города Дуранго, штат Колорадо. В писательском вертепе трудно кого-нибудь удивить одеждой, прической или манерами, да и вообще в центре Берлина на внешность не слишком обращают внимание, но если по-хорошему задуматься, выглядел Леня экзотично: все-таки в его положении, не говоря уже о возрасте… Торчащие из шорт худые и густо волосатые ноги покрыты были темными пятнами, и я не рискнул спросить, это родинки, или уже нечто старческое. Я спросил о другом.

— Привет, Леня! Ты вот так и пришел сюда через весь город?

— Нет, Миша, через весь город я ехал на лошади. И со мною вместе, естественно, были пятеро друзей с женами и двое слуг. Все — абсолютно трезвые.

О, как точно он цитировал фразу из нашего диалога в день знакомства, состоявшегося примерно четыре года назад! И я почувствовал настоящую тревогу.

— Что-то случилось, Тополь?

— Да, Ясень, но случилось достаточно давно, а сегодня я прилетел сказать тебе, что ты не тем занимаешься. Хватит выяснять, что произошло с нами в апреле. Хватит. Постарайся просто забыть об этом.

Я картинно приложил обе ладони ко лбу и пробормотал:

— А что же такое произошло с нами в апреле?..

Тополь смерил меня долгим печальным взглядом, потом, наконец, оценил «тонкий английский юмор» и широко улыбнулся.

— Литератор хренов! Прозаик. Ну, зачем ты собрался в БНД? Сядь лучше и спокойно запиши все, что помнишь.

— Давно уже записал.

— И что, не помогло? — Тополь не подкалывал — просто интересовался. На полном серьезе.

— Нет, — помотал я головой. — Не помогло. А я понять хочу. Заело — и все тут!

— Плохо, — констатировал он. — Поехали.

— Куда поехали? Погоди, — сказал я, тоскливо оглянувшись на Паулину, с которой, честно говоря, и собирался провести этот вечер, а мой древовидный друг, как это принято в их доблестной службе, всю малину обкакал.

Следуя принципу «Бери от жизни все!», ставшему рекламным слоганом компании «Пепси», я подошел к столику нашей телезвезды, глотнул этой самой пепси-колы из горлышка чьей-то бутылки и вместо здрасте озвучил рекламную строчку на немецком, разумеется, языке. Затем быстро, не дав никому опомниться, проговорил:

— Ах, Поля, Поля!.. (Так я любил называть её на русский манер).

И в ту же секунду сгреб девушку в охапку, запустил руку под кофточку, с удовлетворением отметил, что Поля верна себе и бюстгальтеров летом не носит, наконец, поймал её губы, и мы замерли в долгом поцелуе. Сопротивляться, она, кажется, и не думала, сразу как-то обмякла в моих руках и тяжело задышала.

— Поехали со мной, — шепнул я, скользнув от трепетавших губ к восхитительно нежному ушку.

— Поехали, — еле слышно выдохнула она в ответ.

Но тут мне на плечо легла тяжелая рука Тополя, и его негромкий, но четкий голос произнес:

— Мы уезжаем отсюда вдвоем, господин Малин.

И мне показалось, что я слышу, как строгий взор его ледяных глаз шипит на раскаленной груди и жарких губах Паулины.

— Фу, какой ты обманщик! — фыркнула та, обиженно сморщив носик, впрочем, как и я, она осталась весьма довольна этим эпизодом.

— Ну, извини, пожалуйста, — дела!

Я махнул ей рукою, и, догоняя Горбовского уже в дверях, спросил:

— А кто это пытался отдавить мне пятки сегодня, ты знаешь?

— Знаю. Но не скажу, чтобы ты не расстраивался.

— Понятно, это были твои ребята.

Тополь укоризненно оглянулся:

— Нет, Миша, мои ребята тебя бы не потеряли.

— И то верно, — согласился я.

У обочины, прямо рядом с воротами «Литературхауса» стоял чуточку слишком шикарный «мерседес». Вряд ли в нем привезли кого-нибудь на экскурсию в музей художницы Кете Кольвиц в здании напротив. Да и поэты на таких, как правило, не ездили. Блистающий аспидным лаком, зализанный со всех сторон, автомобиль был похож на гигантскую каплю чернил, вытекшую из цистерны где-нибудь в невесомости на космической станции. (И на хрена, спрашивается, космонавтам столько чернил?) Поражали, однако, не столько зеркала, практически не выступающие за контуры кузова (как это возможно?) и не фары, спрятанные до темноты под щитками — поражало скорее полное отсутствие внешних ручек на дверях. Потом Вайсберг нажал какую-то кнопочку в своем кармане, и от центрального замка вся эта конструкция сработала — машина взмахнула дверцами, как птица, раскидывающая крылья перед полетом, и замерла приглашающе, заманивая внутрь себя эротически красной кожей сидений и не менее сексуальной розоватой отделкой панели и стоек.

Тополь перехватил мой вожделенный взгляд, хмыкнул и с осуждением спросил:

— О чем ты думаешь, маньяк? Начинается серьезная работа. А он все по девочкам, по девочкам… тебя жена дома ждет.